Пропущено имя — место пустое,
Коротенький прочерк пролег на века,
Душа никогда не познает покоя —
Несешь ты клеймо чьего-то греха.
Прячешь ты тщетно печати изъяна,
Скрываешь ущербную гордость истца.
Прочерк всего лишь — огромная рана,
Она кровоточит.
Всю жизнь.
До конца.

Изображение под толстым слоем пыли —
Вся мудрость мира в прерванном мазке:
Всё уместилось в стертой полубыли,
В одной слезе, иссохшей на щеке.

Почти вся жизнь — чтобы понять утрату,
Услышать боль в униженной мольбе.
Никчемный сторож. И не только брату.
Плохой я сторож сам себе.

Бутылка на полу.
И водка вся разлита.
Обои рваные.
Наружу кирпичи.
Дверь в коридор.
Она закрыта.
На два замка.
Валяются ключи.

Старик лежит.
Наколка у запястья —
Потерянной любви
Застывшие штрихи.
И фото на стене —
Cтоп-кадр счастья.
Листочки на полу —
Рассыпаны стихи.

Легла проклятьем страшная черта,
усыпан ложью камень у порога —
забыв чем дьявол искушал Христа,
они твердят, что власть всегда от Бога.

Завет апостольский лукаво искажен —
бесчестные пристроились на тронах.
«Неправедно на царство возведен!» —
начертано на их златых коронах.

Рим погибал — в величии, в грехах,
к нему он обратился пред исходом:
«Познайте истину и помните в веках:
Не есть то власть, что вам дана не Богом!»

Наполнена память звездным мерцаньем —
Чарующий свет сквозь большое окно,
Слова вырывались первым признаньем…
Мгновенье назад? Или очень давно?

…На подоконнике мальчик худющий
Чувства свои поверяет луне,
Мороз за окном — неприкаянный, злющий,
Рисует дыханьем его на стекле…

И вот как подарок той самой ночи,
Где первые строки рождались в тиши,
Средь ямбом, хореев и многоточий
Всегда есть частичка той детской души.

Стремительно преображенье —
Цветенье обратилось в тлен.
Я вопрошаю отраженье:
Куда бежали мы? Зачем?

Тугою сетью мысль оплетена,
Пустую душу прячет многословье,
Как восхитительна бывает тишина,
Но не тогда, когда царит безмолвье.

Ударил свет внезапно, как секира,
Обрушился лавиною — прозреньем,
Лишь миг один — и вот крушенье мира:
Он сам закрыл дорогу во спасенье.

Не дали здесь ни скидки, ни уступки —
Пред ним итог его бесславной битвы:
Весы точнейшие — на них его поступки,
Среди которых ни одной молитвы.

Он верил в силу пастырского слова,
Платил так щедро Богу отступные,
Но грех, прощенный и свершенный снова,
Прощают только пастыри земные.

Мельчают души, с ними мир мельчает —
На всех пришедших просто не хватает,
Людей всё больше на земле усталой,
И делят души по частице малой.
Уходят лучшие на небеса до срока,
Да только в этом видно мало прока:
Одна душа на сотни разрывалась,
Но есть кому и крохи не досталось.

Кровать, табуретка и этажерка,
Вместо стола облезлая дверка,
Водка паленая — самая малость,
На опохмелье, по счастью, осталось.
А книга его, что так долго писалась,
Под этажеркой. Чтоб не шаталась.

Я радуюсь нежности раннего снега,
Он новой надеждой зовет и манит.
Мне вовсе не страшно, что лестница в небо
Рассохлась немного и громко скрипит.

Иду по грани тьмы и света,
Сомнений шепот прочь гоню,
Храню религию мою,
Рожденную из одного завета.

С пути сбиваюсь, вниз скольжу,
С трудом, но все же поднимаюсь,
О как же долго я скитаюсь.
Куда иду я? К миражу?

Мне не известно почему,
Возможно есть тому причина,
Стараюсь я, но не пойму —
Она как сон — непостижима.

Окутал разум едкий смог,
Так трудно мыслить беспристрастно,
Представить я того не мог:
Как гадко будет и так страшно.

Душа срывается во гнев,
А сердце рвется ненавидеть —
Я вижу мысли — каждый грех,
Я вижу, что не должен видеть.

Из дома вышел на рассвете,
И вижу как летают дети —
Меня с собой зовут в полет.
Маршрут волшебный на примете —
Туда домчимся мы в карете,
Куда нас детство позовет.

Сырая глина липнет, вяжет ноги,
встал на прикол изношенный паром.
Желанный берег, где возвел чертоги,
скрывается за ливневым дождем.

Каскады грома, словно Божья милость,
прогнали прочь царей и палачей,
за ними вслед спасение явилось —
дитя дождя и солнечных лучей.

Дорогой грязной шел и очень длинной,
тяжелый путь, а выбор странно прост:
одежду прочь, измазанную глиной —
нагой и босый я всхожу на мост.

Усталый путник шел куда-то —
Искал покоя в тишине,
Сбежав от грозовых раскатов,
Он брел, вручив себя судьбе.

Густая тьма его настигла.
Бежать! Куда? Сплошная мгла —
Гробницу черную воздвигла,
Чтоб здесь оставить навсегда.

Вдруг лучик света! Вот он рядом!
Собой как шпагой ранит ночь,
Но будто опоенный ядом,
Бежит беглец не к свету. Прочь.

А лучик тонкий — тьмой незваный,
Кричит, бежит ему во след,
Пока не рухнул бездыханный:
Угас тот луч. Беглец ослеп.

Со мною скуп он на слова,
Дает ответ без промедленья,
Ему так нравится игра
В признания и откровенья.

Со мной не спорит никогда,
На смех всегда ответит смехом,
И лишь глухая тишина
Встает меж нами. Мной и эхом.

Его отраженье в старинном трельяже
Пытает бесстрастно с тоской изувера:
Ничто не изменится, будешь всё также —
Покрытая пылью, деталь интерьера.

Не пылью покрыт он, а бытностью серой —
Разлил темноту нескончаемый вечер,
Но он ожидает с надеждой и верой:
Наступит пора и зажгут его свечи.

Наитие, нашептанное роком,
Услышать смог среди фанфар:
«Ты можешь потерять до срока,
Что получил когда-то в дар».

Слова похожи на заклятье:
«То не огонь, а просто блик.
Бесценно каждое объятье,
И каждый вздох, и каждый миг».

Меня «Мадерой» угостили —
Горька немного и хмельна,
Как будто перец растворили
В бочонке старого вина.
И как в магическом кристалле,
Когда напился допьяна,
Увидел — горечь не в бокале:
Горчила старая вина.