Один лишь миг — и что-то прошлым стало,
как не моли — его ты не вернешь.
Оно уж затаилось, замолчало,
но возвратится, когда ты не ждешь.

Минувшее — в грядущем отраженье,
и повестью становится рассказ.
День завтрашний придет как продолженье
того мгновенья, что зовем «сейчас».

Сбежав из тревожного сновиденья,
по берегу пруда один я брожу,
надеясь найти хоть минуту забвенья,
но только следы на снегу нахожу.
Безмолвное утро дышит туманом —
прощается лес с надоевшей зимой…
В молчании долгом и покаянном
смываю тревогу студеной водой.

Осенней ночью звездною и тихой
холодный ветер зашумел листвой,
и тучи вмиг ордою страшной, дикой
пленили небо мглою и тоской.

Ни звук, ни свет сквозь них не проникали,
и я спросил, когда весь мир затих:
Собой те тучи звезды закрывали?
иль прятали меня от них?

Так незаметно опустел графин —
бокал забвеньем снова наполняю,
кладу дрова замерзшие в камин,
но нет, не забываю. Вспоминаю…

Не разгоревшийся огонь угас,
сыграв две ноты на сырых поленьях,
но я успел расслышать старый вальс
за миг пред тем, как утонуть в виденьях.

Как вы посмели? Как вы могли?
Рассыпаться пеплом  в дорожной пыли,
развеять бесследно свой собственный след,
отдавши себя безрассудству сует.

Зачем был истрачен божественный дар?
Его променяли на призрачность чар,
растаявших вместе со смыслом пустым,
оставив вас нищим, слепым и немым.

Льдинка внезапно становится жгуча,
так часто в улыбке таится укор.
Странно ли это, что черная туча
дарит земле белоснежный ковер?
К чему вам объятия, что удушают?
Признания с привкусом боли и лжи?
И слезы, что чувства почти иссушают,
воруя надежды уставшей души?

Звездный ковер — будто с неба срисовано,
Свет лунный пробрался сквозь старую крышу,
Нет ничего. Только холодно.
Холодно!
И тихо!
Такой тишины я не слышал.

Тень, как распятье над изголовьем,
Перепуталось всё в сомненьях и муках.
Я задыхаюсь!
Я скован безмолвьем!
Не хочу тишины.
Я мечтаю о звуках!

Как жаль, что не помним мы первых шагов,
звуков, впервые сложившихся словом —
своих неуверенных, робких мазков
на полотне, подаренном Богом.

Один только холст, где-то спрятан эскиз,
разные краски побед и ошибок.
Минуты песчинками сыпятся вниз,
и с ними мгновения, между песчинок.

Чтобы в судьбою назначенный час,
посланец явился бы к нам без печали.
Картина пред ним — завершенный рассказ,
вечный покров, что себе мы соткали.

Дороги нет и страшно обернуться,
Лишь запах гари, звуки тишины,
Бездомный странник — некуда вернуться,
Да и мосты давно уж сожжены.

Он опустился молча на колени
И будто бы молитву зашептал,
Но не молился он — считал потери,
И тщетно оправдания искал.

Зачем рисовать на утреннем облаке,
а потом наблюдать, как тают картины?
Не слышать призыва ни в зове, ни в отклике,
глядя с тоской на клин журавлиный?

Стоит ли вечно стремиться к вершине?
Нежность свою на другого излить?
Нужно ли тратить влагу в пустыне,
которую Бог не хотел напоить?

Плотные шоры — дорога предсказана,
суки-соседи — вот наша забота.
Ехать не можем — телега не смазана:
весь деготь ушел на чужие ворота.

Хочу признаться по секрету вам:
Я только что проплыл по небесам
В построенной из облаков гондоле.

Свободою упившись в дрыбадан,
Я предавался грезам и мечтам,
Разбросанным вокруг по чьей-то воле.

Дивились люди, глядя на луну —
Она им слишком яркою казалось.
А в этот миг в чарующем пруду
Она со мной и звездами купалась.

Коснулся стен седого храма —
Надежный кров, как мне казалось,
Но тут увидел:
Улыбалась!
Скульптура с крыши Нотр-Дама.

Не сразу понял — то Химера
Меня вводила в искушенье,
И обещала всепрощенье,
Как щедрый дар.
От Люцифера!

Витраж, застывший на века,
Сулил мне свет и откровенье.
Обман!
Я в том же удаленье,
И лишь казалось — цель близка.

Струна не лопнула. Она скончалась.
Последний звук — спасительный глоток.
Рука повисла, медленно разжалась.
Упал на землю старенький смычок.

А рядом скрипка. Всё она сказала.
Молчание. Мертва без скрипача.
Лишь полузвук — то музыка рыдала.
Прощалась, угасая, как свеча.

Волшебник, шепчущий заклятье,
Собою небо заслонял,
А рядом грех в шикарном платье
К себе опять меня склонял.

Признаюсь — я легко поддался,
Растаял в сладости греха,
А бес счастливый рассмеялся,
Оставив метку на века.

Дремо́тно. Ни всплеска. Ни дуновений,
Пробует силы морозец осенний,
Безысходность сковала тихий рассвет —
Ей подчинились и тени, и свет.

К холодной воде рука прикоснулась —
Озерная гладь чуть-чуть встрепенулась:
Эхом откликнулся в чьей-то судьбе
Детской ладони шлепок по воде.

Отравленный соком сорванных лилий,
Звоном набатным почти оглушен,
Я видел так ясно итог всех усилий —
Забытый острог, где был Бог заключен.

Боролся  с собой, проклиная бессилье,
Я ангелов слышал, страшился и звал,
Я чувствовал ветер, биение крыльев,
И теплый поток, что меня овевал.

Прикосновеньем, дарившим надежду,
Дрожью, одевшую тело в броню,
Я освящен был далью безбрежной,
Какой награждают только в раю.

В вуали тайна и мечта —
Благословенны наважденья,
Спасает мир не красота,
Его спасают заблужденья.

Нежданно, нечаянно было свиданье —
На одной из картин я себя узнаю,
И погружаюсь в воспоминанье,
Хочу искупаться, но сразу тону…
В том давнем обмане, как в океане
Черное небо тоскует без звезд,
Я с грустью танцую в старинном фонтане
Одинокий. И мокрый от собственных слез.

В фальшивом восторге мы ищем услады,
прозренье приходит с остывшей золой:
в льстивых речах нет и толики правды.
Она в шепоточке живет. За спиной.