Мы обретаемся в мире безбожном:
к Господу ходим лишь изредка в гости,
каемся там покаянием ложным,
ничего не даем, а только лишь просим.

В храмах звучат мольбы и стенанья,
вместо любви — бессмысленность слов.
Просить прощение без покаянья –
один из самых тяжких грехов.

Хлебнули жизни всякой —
всё больше цвета смоли.
Так и бредут с собакой,
среди тоски и боли.

Хранят остатки гордости
уже три года с гаком.
Не дай, господь, бездомности
ни людям, ни собакам.

Подлость, ханжество и лицемерие,
гнусность и ложь — чем их измерить?
Мраком сердца поражает безверие,
но полная тьма, когда не во что верить.

Хоть раз послушайте себя,
внимая, но не соглашаясь,
и чувств своих не хороня,
на возражения решаясь.

Потом взгляните на себя,
не прячась и не убегая.
Откройте правду бытия,
ее впервые познавая.

Признайтесь во своих грехах
душой и сердцем — не словами,
застывшей клятвой на устах,
скрепленной вашими слезами.

Не ожидая благ земных,
не вопрошая чуда рая,
и не роняя слов пустых,
впервые от стыда сгорая.

Помыслы — вечные обольстители,
они будоражат, куда-то влекут.
Но мысли — целители и отравители,
они отрезвляют и стерегут.

Среди обмана и кривотолков,
так и не вырвавшись из неволи,
сердце, собранное из осколков,
засыпа́ло, устав от обиды и боли.

Прощаясь робким прикосновеньем,
испив тепла последний глоток,
все обернулось коротким мгновеньем:
Забытое устье — иссохший исток.

Не прощайтесь с поэзией ранее срока —
достаточно кладбищ для трепетных строк,
Не надо искать среди судей пророка,
которому внемлет и ангел и рок.

К чему тенета для мысли и слова?
Как можно стреножить божественный свет?
Зачем нарушаете снова и снова,
рожденьем своим освященный обет?

Шумит толпа, но в ней ты одинок —
ты в ней плывешь по чьей-то чуждой воле.
И незаметен так же, как цветок,
один из тех, что засыхают в поле.

Я не приемлю блеска звезд земных,
окрашенных сиянием фальшивым.
Благословен огонь светил совсем иных,
что никогда не манят светом мнимым.

Стекает грим,
изношенный парик.
Фальшивым камнем замостил дорожку.
Он лицедей —
лысеющий старик.
Так много жизней прожил
понарошку.
Пригорки все объехал
стороной.
Прощал себе пороки
и изъяны.
Засеял поле
пышной трынь-травой,
но всё же ждет,
что там взойдут тюльпаны.

Выбор, как вздох — он начало дороги,
это всего лишь открытая дверь,
За нею таятся дворцы и остроги,
смысл обретений, надежд и потерь.

Кто-то падет там в зловонную яму,
другие вскарабкаются к небесам,
одни побредут там к чужому Храму,
а кто-то построит свой собственный Храм.

Студеный страх вползает в щели,
замерзшая луна в пруду.
Обледеневшие качели
застыли в сумрачном саду.

Я так боюсь, что не успею:
не объясню, не искуплю.
Вдруг возропщу, иль онемею,
иль просто плоти уступлю.

Эхо доносится сверху и снизу,
ухает в окна, стучит по карнизу.
Крамольная мысль, страшась убегает,
«Я не вернусь», — она обещает.
Я ей не поверил — она, как девица,
чуть погуляет и возвратится.

Сердце бьется — колотится
от обиды глубокой,
наплевать на всё хочется
с колокольни высокой.
Да никак не получится —
колокольни все заняты.
Люд торопится ссучиться
или просто беспамятный.

Среди озлобленной толпы
ущербна вера и убога.
Нет места в сердце для хулы,
когда в себе несешь ты Бога,

А если Бога в сердце нет,
то что вам лик в иконостасе?
Зачем брести тому вослед,
чья святость лишь в кресте и рясе?

Слеза прощальная скатилась,
легла печатью на уста.
Последняя строка излилась,
туда где Бог… и высота..

Струится пот, и вдрызг разбиты ноги.
Я в тенетах. Я скован на кругу.
Но не забыл я вольные дороги —
по ним, порвав оковы, я сбегу.

Найду я путь по знакам и приметам,
поверю чувства трепетной ночи,
в грехе покаюсь я перед рассветом,
завидев солнца первые лучи.

Я поклонюсь и зною, и ненастью,
и окроплюсь ниспосланной грозой.
Благословенный слабостью и властью,
я, наконец, вернусь к себе домой.

Наполнился кубок:
отравленным словом,
фальшивой монетой,
истлевшим покровом,
бездонным колодцем,
последней ступенью,
искусственным солнцем,
собственной тенью.
Небесная твердь —
в нее упираюсь.
Мне воздуха мало.
Я задыхаюсь.

Бездонной мерой ложь отмерили,
в грязь затоптали чистое зерно.
И что же в душах мы посеяли,
чтоб столько мерзости взошло?

Он мне пророчит долгую разлуку —
мы с ним вдвоем, одни среди камней…
Прохладный лепесток ласкает руку
по воле ветра… или по своей…

Я с трепетом смотрю на небеса,
страшась увидеть то, что долго прятал.
Как глупо.
Высохла давно слеза,
которой я тот миг оплакал.

Взгляд исподлобья, руки дрожащие,
в них его жизнь — горькая, трудная.
Давно он оплакал годы пропащие,
что утаила судьба его блудная.

Листом засохшим с древа осыпался,
всё уж случилось — ничто не изменится.
Огонь прогорел, золою рассыпался,
осталось только пеплу развеяться.